дорогим духам, благоухающим невероятно приятным ароматом, и вновь укладывал в стройный прямоугольный ряд. Каким бы честным и порядочным парнем он ни был, в идейную голову никак не могло прийти оправдание столь малой оценки его великого труда по поимке и изобличению преступников в виде сторублевого оклада после пяти лет выдающейся учебы на юридическом факультете государственного университета.
– А-а, ты здесь, – внезапно оторвал лейтенанта от высокой философии о смысле бытия Беспалов. – Ленинскую премию выдали?
– Все шутите, товарищ капитан! Жена подследственного Глузина принесла, желая облегчить участь благоверного.
– Да ты что! – встрепенулся Беспалов, тут же забыв про утреннюю неудачу со свихнувшейся Евтухович. – А что же сам Глузин?
– И он сдался. Тут же написал заявление, в котором рассказал, что спрятал банку с деньгами в могиле.
Беспалов пробежал глазами заявление бывшего заместителя директора Оршицкой заготовительной конторы беспартийного Ильи Глузина, 1925 года рождения, еврея с шестью классами образования, отца троих детей, припрятавшего награбленное у могилы на местном еврейском захоронении.
– И почему они прятали деньги на кладбище?
– Там денег вовек не найти, потому что, скажем, при обыске могут рыться на огороде, в усадьбе. А кто будет рыться в могиле?
– Вот что, Кирутин, хватит пялиться на чужие ворованные деньги, оформляй, сдавай и в путь… на Оршицкое еврейское кладбище. Не забудь прихватить подследственного Глузина, а для чистоты следственного эксперимента возьмем с собой кинокамеру с оператором. Пусть запечатлеет уникальные кадры раскопок тайных вкладов беспроцентного банка по-оршицки.
Громогласный старенький ГАЗ-69, исколесив по извилистой витебской дороге более двух сотен километров, задребезжал, профыркал несколько раз и остановился на окраине Оршицы у еврейского кладбища, окруженного старыми большими соснами. Кирутин вышел первым, размял затекшие от долгой поездки ноги и вывел из автомобиля сгорбленного человека в наручниках. За ними последовал оператор, попросив несколько минут, чтобы приготовиться к съемке, и, когда заработал еле тарахтящий мотор кинокамеры, группа во главе с Беспаловым двинулась вглубь кладбища. Глузин в наручниках шагал медленно, наслаждаясь условной свободой, свежим воздухом и возможностью хоть как-то искупить вину перед государством. Несколько раз бывший заместитель директора Оршицкой заготовительной конторы останавливался то у одной могилы, то у второй, тем самым вводя в заблуждение всех собравшихся. Скорее всего остановки эти были вызваны простым вниманием арестованного фигуранта уголовного дела к могилам своих родственников, дальних и близких: на каменных плитах то там, то сям значилась фамилия Глузиных… В конце концов Илья Исаакович остановился у очередной могилы, в которой покоился прах некоего Глузина, опустился на одно колено, потрогал рыхлую землю у маленькой сосеночки, растущей по соседству, попросил проткнуть землю палкой и величественно изрек:
– Здесь надо рыть.
Беспалов дал знак помощникам, которые с азартом взялись за приготовленные нехитрые инструменты и принялись копать. Вскоре на глубине полуметра лопаты уткнулись во что-то металлическое.
– Что там? – поинтересовался Беспалов.
– Кастрюля, товарищ капитан, обыкновенная кастрюля. – Кирутин расчистил отрытый клад от сухой земли, отодвигаясь в сторону, чтобы стрекочущая кинокамера смогла запечатлеть, как он будет доставать содержимое кухонной утвари, снял крышку и достал из кастрюли некий предмет, завернутый в тряпку.
– Разворачивай, не тяни! – бросил Беспалов остановившемуся в нерешительности Кирутину.
Присутствующим на уникальном следственном эксперименте открылась обыкновенная стеклянная банка с полиэтиленовой крышкой, для верности залитая смолой, а в банке скрученные в рулоны полновесные советские сотенные банкноты.
– Вот это да! Храните денежки в сберегательной банке! – присвистнул оператор.
– Снял? – стараясь не обращать внимания на всеобщее ликование, спросил Беспалов.
– Так точно! – отрезвел оператор.
– Глузин! Это все? Может быть, где-то еще есть подобные захоронения?
– Может, и есть! Разве все упомнишь? – буркнул арестованный субъект и уставился на гранитную плиту, под которой покоились останки его родственника.
– Как знаешь, – недовольно усмехнулся Беспалов и тут же приказал садиться в машину.
– Погоди, начальник, – спохватился Глузин.
– Что-то вспомнил?
– Да, тут недалеко.
– Где тут? Опять на кладбище? – Беспалов волновался, поскольку хотел успеть отрыть спрятанное засветло: не то чтобы он побаивался темноты в таких местах, просто оператор без дополнительного света снять очередную выемку зарытого клада определенно не сможет. А осветительные приборы, даже если бы они и были в наличии, подключить на заброшенном кладбище негде.
– Шагов триста будет севернее от сосны.
– А что ж сразу не вспомнил?
– Память отшибло маленько, гражданин начальник! На черта мне на том свете эти деньги?
– Правильно говоришь, Глузин, незачем. Пошли, показывай дорогу!
И правда, вскоре похожую банку отрыли в трехстах метрах от первого тайника под такой же небольшой разлапистой сосенкой. Две «сберегательные банки» в общей сложности потянули на сорок тысяч рублей каждая.
– Ну а на своем участке не зарывал, Глузин?
– Почему не зарывал? Зарывал!
– И что же зарывал? Такие же стеклянные банки?
– По-разному бывало.
– Хочешь со своими повидаться? – нашелся Беспалов.
– Отчего ж не хочу…
– Вспоминай тогда, где прятал деньги?
– Так не деньги, гражданин начальник, монеты золотые.
– Где?
– На моем участке, в огороде.
– Едем!
Не прошло и получаса, как темно-зеленый ГАЗ-69 остановился у калитки уютного деревянного дома Глузиных, и через запыленное стекло автомобиля Илья Исаакович в одно мгновенье успел заметить, как жена копает в огороде картошку. Из под белого платка ее торчали мокрые от пота пряди сбившихся волос, задранный подол юбки оголил загорелые не по годам крепкие колени, расставленные на ширину плеч между плетеной корзиной с убранными клубнями. И было в этой картине что-то до боли привычное, будничное, как будто ничего не изменилось в крестьянской жизни, с той лишь разницей, что это он по обыкновению копал картошку, стараясь уберечь благоверную спутницу от тяжкого труда. Разумеется, отныне супруге придется привыкать все делать самой, и привыкнет она очень скоро, если этого уже не случилось, ибо и сейчас заметно, с какой красотой и умением она нагибается за очередным овощем. А его, уважаемого всеми Ильи Исааковича, нет рядом. Как будто стерли обыкновенным маленьким ластиком, исключили из жизни… Отчего? Разве не для нее он старался добыть средства, чтобы ни она, ни дети ни в чем не нуждались? Неужто такой судьбы он желал, когда горбатился на Бородина и товарищей? И что он видел в жизни, кроме тяжелого труда?
– Ну, что замер? Идешь на очередные раскопки? – отвлек стертого ластиком субъекта от грустных мыслей Беспалов.
– Гражданин начальник! Дозвольте без наручников идти! Там же жена моя, как я могу перед ней показаться в таких браслетах? Вы не сумневайтесь, не сбегу, некуда мне, ей-богу…
Кирутин с Беспаловым переглянулись, капитан утвердительно кивнул, и лейтенант достал из кармана ключ от наручников.
– Пусть идет…
Глузин робко ступил на землю запыленными от кладбищенских раскопок
